Сатира — по­казатель силы сопротивления искусства, свидетельство находчивос­ти и изобретательности писателей во имя сохранения независимости взглядов.

Сатира в отечественной литературе XX века пережила годы бур­ного расцвета и, по выражению одного из критиков, «ледниковый период». Первый взлет ее — прежде всего журналистики — произо­шел в начале века после издания в ноябре 1905 года «Временного положения о русской печати и свободе слова». Отменялась любая предварительная цензура. Разрешалось открывать собственные га­зеты и журналы. В 1905—1907 годах в стране выходило более трехсот сатирических и юмористических изданий. «Бич», «Плеть», «Скорпи­он», «Пулемет», «Жупел», «Пощечина» — в названиях отражалось активное желание обличать, клеймить, жалить. Многие, если не боль­шинство этих изданий, оказались недолговечными и не оставили никакого следа в истории литературы. Однако среди журналов-одно­дневок существовал блестящий образец сатирического издания—жур­нал «Сатирикон», собравший под своей крышей многих талантливых авторов: А. Аверченко, Н. Тэффи, Сашу Черного, А. Бухова и др.

Выдержали проверку временем — долгим забвением, обвинени­ями в беспринципности и безыдейности — сатирические фельетоны В. Дорошевича. Пробовали себя в сатирических жанрах М. Горький и А. Блок, А. Куприн и Ф. Сологуб. «Не слушайте нашего смеха, слу­шайте ту боль, которая за ним»,— говорил А. Блок. «Смейтесь, что­бы не плакать»,— советовал В. Дорошевич. Юмором от отчаяния, «смехом на кладбище» назвал сатиру этих лет В. Воинов.

Следующий этап в истории литературы, когда сатирические жан­ры бурно развивались,— 20-е годы. Несмотря на рапповскую крити­ку, преследование всего «непролетарского», в это десятилетие созданы замечательные сатирические произведения М. Зощенко и А. Пла­тоновым, П. Романовым и Е. Зозулей, И. Ильфом и Е. Петровым, М. Булгаковым и Ю. Олешей. Не все их книги увидели свет при жиз­ни авторов, многие подверглись уничтожающей критике, но правда их восторжествовала.

На Западе в 20-е годы издавались А. Аверченко, Саша Черный, Н. Тэффи, после неожиданного отзыва Ленина А. Аверченко стали печатать и в Советской России.

В 30-е годы сатира в отечественной литературе идет на спад. Пос­ледним «прорывом» можно считать публикацию «Золотого теленка» в 1933 году (журнальный вариант — 1931). «Смешно думать о насто­ящей сатире,— замечал Зощенко.— Привычные темы, которыми полна моя записная книжка, увы, сейчас не актуальны,— там ничего нет о силосах и об отсутствии тары...»

Когда уже после войны, в 1946 году, клеймили М. Зощенко, то и покойным И. Ильфу и Е. Петрову «припечатали» задним числом за «путешествие плутов по стране дураков». И не просто в рецензии помянули недобрым словом, но из библиотек изымали их книгу, со­чтя «грубой ошибкой» ее публикацию.

Робкие попытки возродить сатирические жанры относятся уже к концу 60-х — началу 70-х годов. В работе, посвященной «миру са­тирического произведения», С. Голубков утверждает, что наиболее ха­рактерные сатирические книги, как правило, появляются в «откро­венно застойные, неподвижные периоды отечественной истории». Однако эта связь относительна, ибо созданные произведения в луч­шем случае допускались в печать в «приглаженном», усеченном виде, а истолковывались без учета авторского замысла. Примером может быть творчество Ф. Искандера, из произведений которого изымались целые главы («Пиры Валтасара» в «Сандро из Чегема»), а политичес­кая притча «Кролики и удавы» задержалась с выходом более чем на полтора десятилетия. И вместе с тем в 70-е годы появляются сатири­ческая пьеса В. Шукшина «Энергичные люди» и его сатирическая сказка «До третьих петухов».

Сатирическая проза последнего десятилетия не отличается раз­нообразием. Ведущим ее жанром остается короткий рассказ. Наибо­лее успешно в этом жанре выступают те, кто начинал в самые небла­гоприятные для сатиры годы,— М. Жванецкий, С. Альтов, из более молодых — В. Пелевин.

Определяя отличительные признаки сатиры как литературного жанра, А. Вулис характеризовал позицию автора: «Сатирик ненавидит, а не просто видит; пересматривает, а не просто смотрит». Сати­рик делает ставку на смех, а не на риторику судебных приговоров. Обнаружить комизм персонажа — это и есть для сатирического ро­мана «наказать», «покарать». Сатира ломает картину монолитного единогласия, становится выразителем несанкционированных точек зрения.

М. Зощенко (1884—1958) — один из тех писателей, кто пришел в литературу, имея богатый жизненный опыт, который определялся не столько специальным образованием (незаконченное юридичес­кое), сколько практикой: от работника погранохраны до инструкто­ра по кролиководству и куроводству, от агента уголовного розыска до бухгалтера, от плотника до актера. Сатирик показывал российского обывателя изнутри. Он загово­рил его голосом, посмотрел вокруг его глазами. Здесь-то и обнару­жилась пустота души и безмерные претензии и амбиции, полное бес­культурье и невероятное самомнение «гегемона», снисходящего до культуры — книг, театра. Очевидна задача художника: не издеваться над обывателем, глядя на него сверху вниз, а дать ему возможность посмотреть на себя со стороны.

Исследуя поэтику М. Зощенко, М. Чудакова отмечала безразли­чие рассказчика к языку, выбор им слов, поражающе не соответству­ющих предмету («а она, жаба, отвечает тихими устами...»). М. Зощен­ко интересует не меткое слово, выхваченное из глубины народной речи, а испорченное слово, употребленное не по назначению, не к месту. Интерес к воплощенному в слове «новому сознанию» сбли­жает художественные поиски М. Зощенко и А. Платонова при всей разнице их талантов. Анализ М. Чудаковой помогает понять, как об­наруживается в рассказах Зощенко несоответствие между позицией автора и ущербным словом повествователя. По утверждению иссле­довательницы, М. Зощенко в произведениях 20-х — первой половины 30-х годов ни разу не заговорил «своим голосом». В 30-е годы он обратился к прямому авторскому слову, но оно опять не соответство­вало истинной позиции писателя. Сатирик объяснял, что примитив­ная мысль, выражаясь в примитивной форме, обнажает ее элемен­тарность: «Но только у нас именно то хорошо, что есть полная уверенность, что с течением времени этого у нас не будет. И с чего бы ему быть, раз на то никаких причин не останется». Иллюзия исполь­зования диалекта создается не диалектизмами, но идиотизацией речи. Зощенковский «сказ» Ю. Тынянов определил как попытку ввести в литературу читателя. Сегодняшний читатель не только продолжает смеяться, читая Зощенко, но имеет возможность оценить, насколь­ко далеко он ушел от героев этих произведений.

И. Ильф (1897-1937) и Е. Петров (1902-1942) выросли на одес­ской почве, прошли через газетную поденщину. Встретясь в «Гудке», дальше двигались вместе. Каждому было отмерено всего по сорок лет жизни. Те, кто заставлял (и заставляет) смеяться самых солидных и респектабельных читателей, непробиваемо серьезных и не облада­ющих чувством юмора, внешне были суровыми и часто грустными. По мере «расцвета» советского государства у них иллюзий остава­лось все меньше. «Умрем под музыку Дунаевского и стихи Лебедева-Кумача»,— заметил И. Ильф в записной книжке. Их фельетоны, юмо­ристические повести и романы поражали остроумием, умением «раздеть» и обывателя, и интеллигента, и высокопоставленного чи­новника. Фельетонистов в 20-е годы было много. В жанре авантюр­ной повести пробовали силы П. Романов, Я. Окунев. И. Ильф и Е. Петров создали два блестящих романа, получивших высокую оценку и в Европе, и в Америке. На суперобложке американского издания значилось: «Книга, которая слишком смешна, чтобы быть опубликованной в России».

Великий комбинатор Остап Бендер великолепно справился с ро­лью главного героя. О нем больше всего спорили критики, разобла­чая стремление Остапа к обогащению, отсутствие у него идеалов. В «Литературной газете» говорилось: «Если бы Ильф и Петров поло­жили в основу своего романа понимание Бендера как классового враг га... они глубже бы взрыхлили почву нашей действительности». Но обаяние Остапа трудно было преодолеть даже суровым критикам. Может быть, именно потому, что он был талантлив и находчив, ари­стократичен и нежаден.

«Золотой теленок» предварялся диалогом авторов с неким стро­гим господином:

«— Да, смеяться нельзя! И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется мо­литься!

— Но ведь мы не просто смеемся,— возражали мы.— Наша цель — сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктив­ного периода».

Готовность «молиться» и признание «успехов реконструктивно­го периода» призваны были обосновать лояльность авторов. Но слиш­ком двусмысленно звучали уверения и прозрачны были намеки.

Жизнь провинции, увиденная глазами Бендера в романе, писатели дополнили историями из жизни Колоколамска, многочисленными при­мерами в фельетонах. Высмеивались даже не подлежащие насмешкам вещи вроде пролетарского происхождения, главного, а порой и един­ственного козыря нового героя. В «Пролетарии чистых кровей» это про­исхождение продается за рюмку водки и суп-пейзан. Когда спохватив­шийся герой пытается вернуть свою драгоценность, выясняется, что ее рыночная цена выросла и обмен возможен лишь на партийный билет.

И. Ильф и Е. Петров, как М. Булгаков в «Собачьем сердце», Е. Зо­зуля в «Мастерской человеков», бьют тревогу по поводу того, как бес­культурье торжествует и оправдывается нехваткой времени, как на­глость выдается за достоинство. Булгаковского Шарикова пришлось срочно «расчеловечить» и возвратить в собачий образ. Зло и беспо­щадно посмеялся Е. Зозуля над экспериментами по выполнению за­казов на искусственное создание людей. И. Ильф язвил по поводу «раскрепощения», данного революцией: «До революции он был ге­неральской задницей. Революция раскрепостила его, и он начал са­мостоятельное существование». В этих горьких насмешках — не зубоскальство сторонних наблю­дателей, а искренняя боль людей, не умеющих называть черное бе­лым, разруху изобилием, душевную пустоту ростом культуры. Писа­тели не могли закрыть глаза и видеть то, что «положено», как это делали литературоведы, рассуждающие о причинах отказа от сати­рического изображения жизни: «В связи с исчезновением последне­го антагонистического класса (кулака) среди простых людей упро­чилось чувство хозяина жизни... пышным цветом расцвела лирическая комедия» (Л. Ершов, 1977).

Значительный перерыв в развитии сатиры кончился в 60— 70-х годах как бы естественным продолжением художественных по­исков писателей 20-х — начала 30-х годов.

Талант В. Шукшина (1929—1974) проявился и в сочетании с ак­терской, режиссерской и писательской деятельностью, и в обраще­нии к самым разным литературным жанрам (рассказы, пьесы, ро­ман, сказки, статьи). Мягкий юмор ранних его рассказов сменяется едкой иронией. Над чем смеялся В. Шукшин? Прежде всего над по­корностью, душевной леностью, тупой претенциозностью. Ему про­тивен распоясавшийся обыватель. В. Шукшин явно идет от фольк­лорной традиции, от скоморошества, разыгрывания. С фольклором связан и образ дурака, который вовсе не дурак, и даже не прикиды­вается таковым, а рядом появляется тоже фольклорный по проис­хождению тип гада. Г. Белая в своей работе о В. Шукшине возражает критику Л. Аннинскому, увидевшему в позиции писателя стремле­ние к примирению противоречий. Если и дальше пользоваться фоль­клорным значением образов, то гад для писателя остается гадом и никаких симпатий и даже сожаления не вызывает. Сатира В. Шук­шина не проповедует терпимость, а звучит как тревожный крик, при­зывающий к нравственной активности.

Ф. Искандер (род. в 1929) к созданию сатирических произведе­ний обратился в те же годы, что и В. Шукшин. В его творчестве ли­рика тоже сосуществует с сатирой и источником юмора является фольклор, только не русский, а абхазский.

Ф. Искандера заметили и оценили после публикации в 1966 году «Созвездия Козлотура». Глазами молодого, как будто наивного жур­налиста увидена и описана кампания по разведению и пропаганде животных, полученных от скрещения обыкновенной козы с диким туром. Подчеркнутая неопытность журналиста усиливает иронию при подробном изложении всех этапов внедрения Необычного экспери­мента — от почина и первых откликов читателей до массовых пере именований в честь новой породы, парадных отчетов и международ­ного резонанса.

Свое обращение к сатире Ф. Искандер воспринимал как резуль­тат оскорбления любви «к людям ли, к родине, может быть, к чело­вечеству в целом». Он никогда не стремился к роли юмориста-раз­влекателя. В рассказе «Начало» он дал образную характеристику юмора: «Надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться, что и там никого нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным путешествием, и будет настоящим юмором».

Именно мир животных в значительной степени помог писателю воплотить в художественной форме свою позицию. Политическая сказка-притча «Кролики и удавы» раскрывает многоступенчатую иерархическую подчиненность в обществе, где личная независимость подавляется на всех уровнях. Удавы, пожирающие кроликов, и кро­лики, казалось бы для того и созданные, чтобы ими питались,— это лишь одна из сюжетных линий сказки. Не менее значимо изображе­ние самого кроличьего мира, в котором из общей массы выделяются Задумавшийся кролик, Допущенные к Столу, Стремящиеся стать Допущенными. Современному читателю, пожалуй, не так уж важно выяснение конкретных прототипов. Не требуется особых усилий, чтобы в Великом Питоне, который одновременно и Отец родной, узнать бывшего диктатора страны или в изображении Первого По­эта, создателя «Вариаций на тему Бури», угадать намеки на М. Горь­кого. Сам характер изображения персонажей и обстоятельств (казни за малейшее неподчинение, готовность отказаться от свободы за те или иные блага) обращен не столько в прошлое, сколько в настоящее (сказка создавалась в 70-е годы) и, очевидно, в будущее, поскольку и на сегодняшний день злободневность многих ситуаций очевидна.

Юмористические эпизоды и интонации в книгах Искандера («Колчерукий», 1967; «Сандро из Чегема», 1973,1988 и др.), с одной стороны, позволяют читателю расслабиться, в смехе преодолеть чув­ство угнетенности, подавленности. Даже сцена на кладбище в «Кол-черуком» сопряжена с розыгрышем. С другой стороны, писатель под­талкивает читателя к ощущению того, что изображенное может напрямую относиться к нему. С грустной иронией говорил Искандер в интервью 1994 года («Столица», № 5) о вредной привычке сограж­дан снимать с себя ответственность за то, как сегодня складывается жизнь в стране: «Наша история приучила нас думать, что при ином строе или ином правительстве жизнь будет легче».